Алекс и Трулав. Рафаэль

You lie on the floor
She's slamming your door
She's gone and she's wearing your red sweater
Cake. "It's coming down".

В операционной запахло цветущим вишневым садом. Солнце стало светить ярче и заполнило операционную, а электрическое освещение отключилось. Доктор стоял спиной к окну, и его тень падала на мисс Пентр и на маленькое существо, которое несколько мгновений назад из нее вылезло.

Оно сидело на операционном столе, широко раскрыв свои голубые глаза. Нельзя было точно сказать, похоже ли его лицо на младенческое, но красота его не оставляла никаких сомнений. Существо мягко улыбалось доктору и не сводило с него глаз.

В операционной вдруг появилась маленькая птичка — самец колибри. Она залетела в тень доктора, а затем зависла перед ним на уровне лица. Доктор знал, что крылья этой птички порхают с огромной частотой. Ему захотелось ее потрогать, но с координацией было еще не все в порядке. Тогда он сконцентрировал свой взгляд на птице, которая никак не могла появиться в этих широтах даже в такое время года. Птица, казалось, тоже уставилась на доктора и рассматривала его.

Вдруг доктор начал замечать, что взмахи крыльев стали происходить все реже. Некоторое время назад время вокруг Алекса остановилось. Непонятно было теперь, как оно может еще и замедляться. Зрение вдруг резко обострилось и он уже рассматривал не всю птицу, а то, как малюсенькие яркие перышки покрывают ее тело, как развевается ее причудливый хвост, как она моргает. Птица сделала круг вокруг доктора и зависла в первоначальной позиции. Тишину нарушал только шелест ее крыльев.

До тех пор, пока существо на столе не протянуло к доктору руку и сказало:
— А меня раньше звали Рафаэлем.

Внезапно колибри исчезла. Доктор вновь сфокусировал свой взгляд на странном существе. Алекс хотел что-нибудь сказать, но не мог. У него отнялась речь. С ним теперь так часто бывало, даже от небольшого потрясения. Теперь — это уже почти пять лет с того дня, когда он плакал за рулем своей машины, разглядывая придорожные банеры.

Такие приступы немоты науке встречаются довольно редко, поэтому доктор наблюдался в институте нейрохирургии. Ему неоднократно предлагали изучить язык жестов. Или, хотя бы, дактильную азбуку. Но он отказывался. Однажды утром он просыпался и чувствовал, что уже может говорить. И говорил.

Люди, которые изучали мозг других людей, интересовались Алексом, потому что он не подходил под определение хронического немого — до того случая он говорил свободно. Он точно не был избирательным немым, так как во время периодов немоты не разговаривал вообще ни с кем. И, конечно, Алекс Гусев не был подвержен синдрому кататонии, потому что во время таких периодов вел обычный, насколько это можно сказать про человека, потерявшего дар речи, образ жизни. Поэтому нейрохирургам было очень интересно, какому именно повреждению подвергся мозг Алекса Гусева.

Доктор почувствовал, что руки его начинают двигаться. Правая рука подняла кисть на уровень груди. Пальцы расположились так, словно он кончиками указательного, безымянного и большого пальцев держит толстую сигару. Улыбающееся существо чуть приподнялось и сказало:
— Я...

Доктор посмотрел на левую руку. Три средних пальца прижались к ладони, большой и мизинец оттопырились. Тот, кого раньше звали Рафаэлем, продолжил:
— У.

Затем правая кисть перевернулась вниз пальцами и показала три немного оттопыренных пальца, смотрящих вниз.
— М.

Потом правая сделала такой же жест, как и тот, что был первым и обозначал «Я», только кончики пальцев сомкнулись.
— Е.

И, наконец, правая кисть развернулась ладонью к существу, пальцами вверх. Безымянный сомкнулся с большим. Доктор сразу же попытался сделать вопросительное лицо.
— Р... умер? «Я умер»? Нет, доктор, кажется вы не умерли.

Доктор говорил с этим существом на русской дактильной азбуке, которую никогда не знал.

— Да, возможно кто-нибудь сегодня и лишится жизни, но разве это имеет большое значение в свете, — оно посмотрело в окно, залитое солнцем, — в свете недавних событий? Но, умоляю, не думайте об этом. Всегда смешно, когда люди начинают философствовать.

Доктор пытался понять, о чем с ним говорят, но не мог. В таких случаях он обычно закрывал глаза и весь превращался в слух, чтобы обострить звуковосприятие.

Существо зевнуло, поправило свои неуклюжие младенческие ноги и продолжало:
— Когда меня звали Рафаэлем, я был самым красивым архангелом. Доктор, скажите мне, к вам часто являются бывшие архангелы, разговаривающие на русском?

Доктор иногда раскрывал глаза, но ненадолго. Когда бывший архангел обратился к нему с вопросом, доктор открыл глаза и тут же их закрыл. В ответ на вопрос Алекс покачал головой.

— Я вижу, вам понравилась моя колибри. Эту птицу создал я. Неслучайно. Но имени не придумал — не поможете?

Руки доктора зашевелились, буква за буквой составляя слово, которое первое пришло ему в голову. Обезумевшие глаза доктора вновь раскрылись и наблюдали за этим.
— Надежда? Прекрасное русское женское имя, доктор. Мне нравится ваш выбор.

Надежда снова появилась. Возможно, этому самцу колибри не очень нравилось женское имя, которым его назвали, но вида он, во всяком случае, не подал. Доктор, не контролируя свое тело, подошел к бывшему архангелу Рафаэлю, взял его на руки, повернулся к окну и оказался на перекрестке грунтовых дорог в одной русской деревушке.

Перекресток был Т-образный, как будто одна дорога заканчивалась в другой. Алекс Гусев стоял прямо посередине стыка дорог, держал в руках младенца с белоснежными зубами и аккуратно зачесанными волосами и смотрел на дорогу, которая уходила вдаль, но заканчивалась именно тут, где он стоял. Как будто ...
— Как будто она тут начинается, не правда ли? — спросило существо.

Доктор не смог ему ответить, потому что руки его были заняты, — он держал своего собеседника. Тот мгновенно понял его и поспешил пояснить ситуацию.

— Говорить можно и губами, — последнее слово оно произнесло без единого звука, дав Алексу понять, что это действительно реально, — Вообще-то я могу вернуть вам речь незамедлительно, но, боюсь, вы еще не в том состоянии, когда можно уберечь себя от изрыгания глупостей.

Алекс держал существо довольно высоко — близко к лицу. И когда бывший архангел Рафаэль захотел потрогать лицо доктора имели место два движения: Алекс поднял его еще чуть повыше, а существо подняло ручку к лицу своего молчаливого собеседника. Но ни одно из этих движений акушер Алекс Гусев не контролировал.

— Эту деревню создал я. Кажется, в России раньше бы ее назвали «Рафаэлево» или «Рафаэлевка». А может, «Верхние Рафаэли»? Доктор Гусев, здесь не живут люди. Она такая же неживая, как Надежда.

Алекс поднял голову и немного обрадовался тому, что это движение он сделал усилием своей воли. Открывшийся перед ними вид сыграл аккорд на сердце доктора. Доктор часто так говорил: «Сыграть аккорд на сердце», — когда сердце вдруг несколько раз падает, а потом некоторое время возвращается к нормальному ритму, пока неведомые струны его еле заметно колеблются.

К перекрестку прилегало 4 двора. Ассорти из дворов среднерусской деревеньки конца XX — начала XXI веков. Деревянный дом за спиной доктора слева был серого цвета. Серой была не краска, которой его покрасили, серым было время, которое его состарило. Немного покосившийся, немного обшарпанный, он стоял, как стоят все дома, по которым видно — что-то с ними не так, но непонятно что именно. Доктор его не видел.

Дворы, находившиеся спереди от наблюдателей были не столь унылы. По ним было заметно — хозяева не живут на широкую ногу, но — своим трудом. Вид обжитого деревенского дома всегда радовал глаз Алекса Гусева. Всегда в таком доме и во дворе можно найти что-то, что сделано совсем недавно. Например, заменена секция покосившегося забора, перекрашены ставни, залита новым раствором трещина в бетонной дорожке. После того, как такой двор подметет хозяйка или ее дочери-помощницы, то один вид прибранной территории заставляет думать о таких словах как быт, обиход, уют, хозяйство. А тем, кто проделал такую работу хочется не думать, а поскорее взять в руки ложку, добрый кусок хлеба и быстро приняться за обед, оставив разговоры на вечернее время, когда на завалинке будут подниматься вопросы всех сфер и областей.

О такой семье и о таком доме Алекс Гусев мечтал и в детстве, и в юности, и пять лет назад, видя за пеленой слез ряд красно-белых придорожных рекламных банеров. Тогда он думал о подметенном дворе, о накрытом столе и о игривой улыбки жены, когда их дочь спрашивает его: «Папа, откуда вы меня взяли?».

Существо немного заскучало и решило, что будет полезным прекратить раскопки в памяти доктора. Тщательно взвесив варианты развития ситуации, которые давно были взвешены его разумом, он небрежно произнес:
— Ладно, доктор, я не такая уж и важная персона, чтобы так контролировать вашу деятельность. Можете делать все, что вам вздумается. Но, для начала, я вас слушаю.

Доктор посмотрел на небо — облака ему напомнили еще о чем-то. Стараясь не смотреть на своего собеседника, доктор спросил, как будто говорил с облаками. Спросил очень быстро, потому что давно знал, о чем хочет спросить, но не мог поверить, что это ему сейчас удастся. Лицо доктора было очень напряжено, как бывает напряжено лицо людей, которые хотят говорить, умеют, но не могут. На одном выдохе, не делая пауз между словами, доктор впервые заговорил с бывшим архангелом Рафаэлем:
— Скажите, она у вас?