Лучший день в армии

Сигарету я закуриваю перед тем, как захожу в сортир. В закрытом пространстве дым поднимается вертикально вверх. Он ест глаза и нос, напоминая, что ты живой.

По пути из туалета к урнам шаг мой размашистый, слегка небрежный, вразвалочку.

― Коль, вот что примечательно, ― говорю я, выпуская очередную порцию дыма, ― писай ― не писай перед отбоем, ночью один фиг захочется. ― Не говори!

Бросаю окурок в мусорный бак, поднимаемся к палаткам.

― Таджикистон!, — говорю я с нескрываемым удовольствием. Это Вова Завьялов растопил печь. Вова может сделать всё — такой у него характер. Ну, теперь вот он растопил печь, и стало тепло.

Подготовливаясь ко сну, надо кое-что не забыть:

• паспорт, деньги и телефон надо разместить так, чтобы их было нельзя достать не потревожив тебя (это чтобы не украли)
• форму надо положить на табуретку (это так положено)
• сапоги поставить под кровать, завтрашние носки положить в кроссовки (утро начинается с зарядки в кроссовках)
• на дно спального мешка положить спортивные штаны, сбоку — водолазку, с другого бока — свитер (чтобы с утра они были теплые и не мокрые от влажности)
• надеть шапку и застегнуть мешок посильнее (это чтобы ночью не охренеть от холода)
• расслабиться (не обязательно)

Но самое главное — разговор перед сном. Это штука, без которой нельзя. Копая окоп в жаркий полдень, ты представляешь, как вечером после отбоя ты засыпаешь просто закрыв глаза. Но всегда, как бы ты не устал, после отбоя раскрывается рот.

― Блин, я как приеду в город, первые три дня всех буду жарить, — говорит кто-то в палатке.
― Да, все девки наши, — соглашается кто-то.
― Даже Миша всех будет жарить, как хочет! — говорю я, улыбаясь.
― А гражданских всех будем бить. Уроды! — предложения поступают без перерыва.

Кто-то пишет смс девушке, кто-то разговаривает с родителями. Алекс лежит и немного поддерживает разговор. Хотя, конечно, думает о ЕА и родителях. Но всячески отгоняет эти мысли. А где-то в Тольятти в гараже у Зуева... Эх...

― Осталось около 10 дней, блин, как мы тут уже долго. Очень.
― Да еще неизвестно когда уезжаем.
― Блин, я приеду, сяду на унитаз и сутки буду на нем сидеть! Я совсем забыл, что такое унитаз!
― Нет, все-таки сначала надо всех отжарить.
― И борщ!
― Ты что, не знаешь? Нельзя жирное сразу. Мне срочник говорил. А то пронесет.

― В стране, пацаны, без нас полный бизнес! Правительство поменяли, Артяков губернатором стал... монополизация! В Тольятти дом взорвался!
― Кстати слышал, в третьем взводе парень есть из того дома!
― Да ты неправду говоришь!?
― Отвечаю!

Так начинается день в армии. После отбоя. За разговорами незаметно засыпаешь, а потом (если не захотелось пописать посреди ночи):

«ВОСЕМНАДЦАТАЯ БАТАРЕЯ, ПОДЪЕМ!», — кричит дежурный по батарее. Мы все его ненавидим. Ругаем по-разному. Во весь голос. Часто слово «ПОДЪЕМ» тонет в ответном матном хоре людей проснувшихся на холоде.

Проснувшись, Алекс решает несколько задач. До зарядки пять минут, поэтому надо одеться. Но одеться не так просто, ибо надеть штаны нужной стороной не вылезая из мешка достаточно трудно. И как не страхуйся, все равно с утра будет дико холодно.

Одевшиеся в спортивные костюмы мы стоим на плацу в свете фонарей. Темно. 6:05. Началось утро.

Наша исходная позиция на зарядке — середина плаца. Когда идет разминка, не видно ни малейшего намека на восход. Темно, мокро, холодно. Мы нигде, мы никто. Но вот, команда на три километра бега. И вот так сюрприз! Ноги твои — легкие, несмотря на мозоли, руки — сильные, несмотря на отжимания на холодном обхарканном асфальте, а легкие — здоровые, несмотря на LM Lights. Постепенно это ощущение улетучивается. Но изначально ты — летучий тольяттинец.

На втором круге, как по заказу, начинает показываться солнце. Glowing sun. Красное, еще беспомощное в этой непроглядной мгле, оно показывает Алексу, где он, а где — девушка в оранжевом сарафане. Алекс дышит размеренно, закрывает глаза и неизменно быстро бежит в сторону, где еще спит она. А обратно (к солнцу) — отдыхает и немного расстраивается. После трех кругов от нее и к ней, все разбегаются по палаткам, а Алекс бежит дальше. Еще двести метров... до туалета.

«Узнай, родимый дом, узнай жена-подруга!», — мы идем на завтрак. Котелки наши, холодные, позвякивают. И вдруг — треск, звон, звук котелка и кружки по земле!

— Уууууууууууу, — мычит толпа курсанту, уронившему котелок.
— Дизель, дизель!, — кричит отдельно идущий курсант.
— А что такое «Дизель»? — спрашивают у него.
— Да сам не знаю, — невозмутимо отвечает оригинал.

Проходя с песней мимо палаток, мы заставляем наших офицеров покинуть свои нары и выйти на свежий воздух, полюбоваться своими воспитанниками. Алекс часто поет песню от начала до конца, хотя запевалой не является. Просто из неуважения к тем, кто идет рядом и не поет ее совсем. Но один Алекс не может спасти всех (что характерно не только для армии), поэтому:

— Стой! Отставить песню! Кругом! Бегом марш на исходную позицию!

Хор голосов курсантов сменяется хором топота ботинок с высоким берцем по дереву и асфальту, и поющему ему в тон хору брякающих котелков. Как будто немного в стороне поет хор сдавленных курсанстких матюков. Ведь так хочется есть, а надо — петь. Со второго раза поет уже значительно больше курсантов, поэтому мы успешно доходим до палатки-столовой. А там Костя Старобинский раздает кашу.

Котелки не успели нагреться от тепла рук, потому что руки холодные. Когда Костя кладет в них кашу, создается впечатления, что они радостно потрескивают. Ледяная кружка, наполненная горячим чаем, с облегчением выдыхает и просит обнять ее. Мы обнимаем кружки, грея руки, а палатка постепенно наполняется теплом. За нескладными обсуждениями будущего дня проходит несколько минут и мы снова идем на холод. По дороге к мойке котелков на ходу закуриваю, делаю пару затяжек. Полное брюхо, слегка согрелся, на улице уже светло — жизнь хороша! Но...

Впереди — занятия.

— Вот западло-то будет не сдать экзамены, — размышляет на занятии по стрельбе какой-то курсант.
— Да блин, ну не может так быть. Зря что ли мы все это прошли. Вон автомобилисты-то..., — отвечает сосед.
— Да у нас тут генералов больше чем курсантов, пойди разбери что там будет.
— Ну не могут же все сборы его сдать... не могут!
— Ну парни из Кинели вон уже сбегали в самоволку... минус трое. Или сколько их там?
— Сдалась им эта водка... Цирк, блин.

— Товарищ подполковник, а как будет проходить экзамен?, — этот вопрос мы задаем офицерам каждый день.
— Как положено, комиссия там, практическая часть, теоритическая. Без практики даже тройку не поставят, — размыто отвечает офицер и все начинают думать, как бы сдать практику.

— Э, Лех, на тебе клещ!
— Блин! Вот женская особь! Щас раздавлю!
— Да хрен ты его раздавишь. Жарить давай.

Возвращаемся с занятий мы все потные и голодные. От утреннего морозца не осталось и следа. В палатках чувствуется духота, а на улице дует прохладный ветерок. Серо-зеленый пейзаж, разноцветные бирки над техникой в технопарке, ряд туалетов, гул урчащих животов — мы идем на обед.

Обед отличается от завтрака супом. В него мы кладем бичпакет, немного ждем и начинаем уплетать. Возвратившись домой, мы будем привыкать к супу без бичпакетов.

Опять выхожу из палатки, опять закуриваю, опять иду мыть котелок. Середина дня. Время для дневной нелегальщины.

Каждый из нас думает только об одном — как бы подрыхнуть. У всех на уме только одно — койка. Все знают, что ложиться нельзя. Да и не у всех получится: Коля с Антоном пошли рубить дрова, а Диму с Лехой забрали на какое-то секретное задание. Я укладываюсь на койку. В палатке душновато, но по ногам — сквозняк. Я закутываю ноги в бушлат, накрываюсь кителем и засыпаю. Мне будет сниться какая-нибудь девушка. Обязательно — коротко стриженная, вероятно одетая и вряд ли она что-нибудь мне скажет.

— Подъем, ?*№!, — кричит дежурный, зашедший в палатку.
— Да что за "№%!, — говорим мы про себя просыпаясь и ощущая потенциальную близость офицеров к палатке.
— За дровами!
— Да какого хера! У нас этих дров как у дурака махорки, как говна за баней, как хрен знает что!, — недовольно бубнят все.
— За шишками, от них жар.
— Конечно, 4 взвода за шишками, пошли.
— Лех, ты семки взял?

А небо затянули тучи. Кто посвистывая, кто молча, — осматриваем небо.

— Ох и вопремся мы, — комментирует кто-то, осматривая взвод на предмет наличия плащ-палаток.
— А, да похеру уже, — зло мямлю я себе под нос.

Мы идем в лес, где располагаются полевые классы. Полевые (лесные) классы — это параллельные траншеи, в которые просовываешь ноги, садясь на землю. Получаются такие скамейки, врытые в землю. В них покоится уже порядочное количество шелухи от семечек. На задних рядах играют в карты, а мне и этого не хочется делать. Просто сижу, грызу семечки. Пытаюсь ни о чем не думать — ни о сне, ни о доме, ни о гараже Зуева. А о еде пока думать не хочется. Достаю из кармана сигареты, закуриваю.

— Лех, да еп твою!, — на первом ряду сидят некурящие.
— Ох, мля, да еп вас!, — отхожу в сторонку и наблюдаю за сидящими рядами одновзводчанами.

Разные люди такие, а форму надели — и теперь в глаза бросаются только личные качества. Что-то в этом определенно есть. Еще минуту смотрю, а потом перевожу взгляд на лагерь — мимо него следует колонна БТР.

— Так, ну кто пойдет за шишками сегодня?, — вслух рассуждает Костя Савельев.

Курсанты больше любят болтать, чем собирать шишки, поэтому я предчувствую нытье, которое сейчас будет раздаваться с задних рядов. На сборах я ненавижу каждого, кто спрашивает: «А почему я?». Мы с Вованом негласно договорились так не говорить.

По дороге назад все думают, как распорядиться личным временем, которое возможно появится. Душ? Подшивка подворотничков? Менять старую форму на новую? Новую на старую? Просушивать берцы?

Планы меняет чпок. Приехала газель со всякой всячиной, которую продает тетя-матершинница. Минералка, печенье, шоколадки, сигаретки, майонез, семечки и еще много чего ждет курсантов в очереди, которая не имеет начала и конца. Мы покупаем промышленные порции сладостей. Если шоколадки, то 10; если пряники или печенья, то 3 пачки; если семечки, то 15; если сигареты, то...

В душ мы идем с небольшой опаской. Уже вечер, холодает даже в палатках. Шлепая сланцами мы топаем в душ, вода в котором забыла нагреться для нас днем. Уже на подходе к душу мы начинаем слышать ругательства и песни, раздающиеся из кабинок.

— Так, в этом душе жестоко, пошли в другой.

Но потом оказывается, что вода везде забыла нагреться и мы присоединяемся к хору людей, моющихся под ледяной водой.

— Да нормальная вода, теплая, чо вы ссыте, — говорят братья Рыбкины. Спорить с ними не могу — челюсти стучат.

Потом надо подшить новый подворотничок. Подворотничок это простая полоска белой ткани, вокруг которой ходит такое количество мифов, легенд, сказаний, как будто это главное секретное оружие нашей Родины. Офицеры, например, уверяют, что правильно подшитый подворотничок делает курсанта сильнее, умнее, здоровее минимум в два раза. Проблема в том, что в каждой части, видимо, свои законы подшивки подворотничков. По-летнему, по-зимнему, по-походному, по-чебаркульски, по-присяге и так далее. А мы, курсанты, не понимаем, как же именно предписывают подшиваться, поэтому каждый день проходят слухи типа: «Я сегодня подошел к подполковнику N, он мне сказал, что я подшился офигенно. Вот, зацени», после чего идеал подшивки подворотничка меняется. Лично я так и не понял, как же надо подшивать подворотничок, но могу его подшить двадцатью способами.

Немного отдохнувшие, мы строимся на вечернюю поверку. Тут надо просто стоять. Возможно долго придется стоять, но стоять надо. Просто стоять, просто ждать, пока все посчитаются, сложатся, доложатся, сложатся. После второй недели недовольство от вечерних поверок у курсантов улетучивается. Просто так надо. Но и за целый месяц не все успели понять, что некоторые вещи просто надо терпеть.

Но не мы. Мы стоим и ждем когда заместитель началька скажет: «Горнист, играй „Зарю“!», — и ещё один день закончится.