Майор Гусев поднял трубку телефона. Ему звонили из детского дома.
В своей речи майор пытался избежать расхожего названия «детдом» и вот из каких рассуждений. Дети — цветы жизни, закон гуманизма. Военный Гусев сетовал на то, почему в обществе, одним из столпов которого является человечность, Дом Детей представляет собой отнюдь не благоухающий цветник. Но, конечно, майор не удивлялся такому положению вещей, так как детские дома, дома престарелых, хосписы и т. д., — заведения, которые дают приют «ненужным» людям, не могут быть уютными в демократическом обществе.
Детский дом — неровно положенный человечеством асфальт на землю с семенами своих цветов — детей. Так Гусев думал с самого детства.
Эта мысль часто беспокоила его часто, как и размышления о ее корне. Вы подумаете, что майор сам был «детдомовский». Но нет, его воспитали родители, окружив любовью и заботой. Гусев ни разу не был в детском доме, но пару раз читал про него. Видел пару телепередач. Гусев не думал, что этого достаточно, но причину своей озабоченности по этому поводу тоже не находил.
Женский голос, который про себя Гусев назвал вульгарным, сказал, что майор с женой завтра могут приехать в детский дом, потому что предоставленные документы проверены и одобрены. Гусев ответил кратко, попрощался и позвал жену.
Она подошла к нему, сидящему на стуле, сзади и положила руки на плечи. Он положил свою правую ладонь на ее левую кисть, вздохнул и спросил:
— Что ты завтра делаешь, дорогая?
— Что хочешь.
— Позвонили, сказали надо приехать.
— Хорошо, поехали. Только ты ведь знаешь, — я не выберу.
— Я тоже.
Гусев поцеловал жену в руку и отпустил ее, а сам уставился в окно, где летний ветерок гонял пыль и пух по летнему городу.
Жена переоделась и пошла в детский сад за родным трехлетним сыном майора Гусева.
На следующий день в 11 часов утра майор с женой были у дверей детского дома. Несколько минут поисков нужного кабинета дали результат. Результатом служил тот самый вульгарный голос. После небольшой лекции, зачитанной этим голосом, их попросили пройти в комнаты. Там играли дети.
«Дети это цветы жизни, а не собаки или кошки», — думал майор. «Правильно ли я делаю, что иду выбирать человека? Должен ли я вмешиваться в тот ход вещей и людей, который окружил этих человечков? Способен ли я дать добро? Буду ли я одинаково добр как с родным сыном, так и с приемной дочерью?». На все эти вопросы Гусев не мог точно ответить уже несколько лет, но сейчас ему кое-что помогло. Жена бессознательно вцепилась с огромной силой в его руку, и майор понял, что правильный ответ на все вопросы: «Да».
Но это твердое решение военного человека не решало главного — кого удочерить. Девочки (некоторые даже в немного нарядных платьицах) как будто знали, что сегодня будут кого-то выбирать. Майор подумал, что они еще маленькие, чтобы соперничать за место под солнцем, и списал это на (не)расторопных нянь.
Немного в стороне, у окна, на маленьком стульчике сидела Катя и держала в руке только что пойманную пушинку. Она была занята мыслями о том, что у «оувантик-а», который растет на улице, пушинка немножко другая. Еще немного повертев пушинку неизвестного происхождения, она осторожно сжала кулачок, закрыла глаза и через несколько секунд освободила пушинку, сдув ее с ладони.
Жена майора Гусева безмолвно умоляла отпустить ее. Майор посмотрел на нее и поцеловал в щеку. Она сделал вид, что у нее звонит телефон и вышла.
Майор подошел к Кате. Она только заметила его, и испугалась.
— А ти то?
— Я Алексей Евгеньевич.
— Дядя, — протянула девочка. Сердце Гусева выпрыгивало из груди. — Дядя, тё это?
— Это пух от дерева.
— Акоо?
— Тополь.
— То-пль?
— То-поль.
— Оувантик!
— А вот и нет,— игриво сказал майор. Катя улыбнулась и протянула ручку.
Майор не дотронулся. Он помахал девочке и отошел. Сопровождающая женщина вопросительно молчала.
— У Кати ведь нет родителей? — спросил он.
— Нет, они погибли в автокатастрофе, а она осталась дома.
— А что — у них не было родных? — угрюмо продолжил он.
— Они приехали из другого города. Я точно не знаю, какие у них родные там.
— Я хочу удочерить её.
— Вы знаете, потребуется время.
— Да. Знаю.
— А ваша жена?
— Меня любит.
Майор попрощался и вышел.
Гусев считал, что это был третий раз в его жизни, когда ему очень повезло.
